Если при выходе на городские улицы (ну или при столкновении в принципе с чем-то жутко человеческим) Лаан превращался в неуклюжего дурачка, который только и может, что сыпать идиотскими (с точки зрения людей) вопросами и попадать в странные ситуации, то как только они с Киганом заходили в лес, все резко менялось. Лахлаан среди густо растущих деревьев да дикого зверья был как дома. В буквальном смысле слова. Он, казалось, знал абсолютно всё. Какая будет завтра погода, как скоро начнется дождь, точно отмерял время по движению солнца днем и луны – ночью, знал все растения и деревья. Иногда шикал на Кигана, как на непослушного ребёнка, когда тот принимался рассматривать какой цветок интересной формы и норовил его потрогать. И покуда в лесах на севере загадочной (и потенциально опасной) флоры и фауны было не так чтобы сильно много, то на юге она друг на друге сидела, поджидая неосторожных и излишне любопытных путников. Вроде Кигана. Разумеется, интерес Льва лучник полностью одобрял (это вообще было приятно, что чужестранец так поглощен окружающим миром и стремится его исследовать, потому что по рассказам учителей выходило, что скаа обычно пытались этот самый окружающий мир обратить в историю); однако при всем своем одобрении не понимал, почему мужчина сначала тянет пальцы, куда не следует, а уж потом спрашивает.

С другой стороны, Лахлаан же делал один-в-один так же, когда они бывали в городе. Взять хотя бы ту историю с булочкой в сахарной пудре, которую юноша утянул, пока Киган не видит, и пытался расплатиться камнем, жутко гордый тем, что разобрался во всем без помощи мужчины.

Всё-таки, они оба похожи в этом. Лев, ворчащий на Лахлаана и уводящий его прочь от верещащей хуже всякой гарпии бабки – он просто хотел помочь донести тяжелые баулы, а она начала кричать про воровство и колотить его своей палкой! И Лаан, ворчливо спрашивающий «зачем трогать-то?», пока обрабатывает обожженный разрыв-травой палец Кигана. Надо, конечно, отдать ему должное, он только шипел, пока юноша выдергивал махонькие колючки, застрявшие в коже. А боль эта должна быть довольно сильной, как казалось Лахлаану.

Он продолжил учить Кигана обращаться с луком и мужчина делал определенные успехи на этом поприще. Хотя к теме «кажется, между нами что-то есть», проскользнувшей около пары шестиц назад, они больше не возвращались, отчего в их отношениях чувствовалась… нет, не напряжение, а некоторая недосказанность. Словно бы затянутое небо тучами и духота обещают дождь, который никак не может начаться. Лахлаан просто плохо представлял, что нужно делать дальше. И нужно ли? С одной стороны, все понятно и можно попытаться шагать в направлении сближения в физическом плане. С другой стороны, ничего не понятно – как именно шагать? Объятия? Прикосновения?.. Поцелуй?

(Последнее почему-то ввергало в суеверный ужас – он же совсем не умеет этого делать!)

Юноша вроде бы даже пытался во флирт. Ну, или ему так казалось. Он сожалел, что в кармане нет леденца – Кигана в тот раз очень впечатлило. Лаану думается, что леденец бы облегчил задачу сейчас. Но его не было, а потому лучник предпринимал не очень ловкие попытки заигрывать. К примеру, говорил, что Киган очень красивый. Мужчина, разумеется, удивленно благодарил. Лаан обижался, что Киган не улавливает его попыток сблизиться больше и расстроенно отворачивался, оставляя озадаченного Льва наедине с собственными мыслями. Сам же он пару раз предлагал лечь рядом с ним на ночь и теперь уже Лахлаан сосредоточенно сводил брови, пытаясь понять мужчину: «хм… ты замерзаешь ночью?». И наступала очередь Льва хмуриться и отворачиваться, бормоча что-то себе под нос.

Не сказать, что их странный союз начал рушиться из-за того эпизода с первой охотой Кигана. Между ними не ощущалась того напряжения, которое быть должно было после тех откровений; их разговоры были по-прежнему легкими. Однако та недосказанность все так же витала в воздухе вокруг, отчего порой слишком долгие взгляды друг друга заканчивались тем, что кто-то (Лаан) неловко отводил глаза и стремительно менял тему. Возможно, он просто боялся, что сделав шаг в неизвестность – безвозвратно утратит то, что между ними есть сейчас. Пусть даже всё стало так запутано: уже ясно, что не совсем друзья, но еще далеко не любовники.

Иной раз Лахлаану хотелось извиниться за свою нерешительность, полагая, что он раздражает этим Кигана.

Ближе к сумеркам девятого дня пути они вышли к тому самому красивому озеру, где познакомились. Юноша со счастливой улыбкой повернулся к мужчине, чтобы посмотреть на его реакцию, и остался ей доволен – круглые удивленные глаза. Потом Киган вскользь поинтересовался, как Лаан вообще без карты по лесам их водит, на что лучник только пожал плечами: это в хитросплетениях городских улочек он может заплутать, потому что они ему кажутся сплошь и рядом одинаковыми, но не в лесу. «Лес везде разный, — глубокомысленно отвечал юноша, — останемся здесь на несколько дней?».

Они неторопливо устроили небольшой лагерь и набрали сухих бревнышек для костра. Попрактиковаться в стрельбе Киган вежливо отказался, сославшись на то, что так скоро и вовсе забудет, как меч держать надо. Лаан был не против; даже попросил потренировать его однажды – он не слишком хорош (вообще не хорош) в ближнем бою, а потому ему бы подучиться. Позже, когда у него с собой будут свои тонкие клинки, а не один небольшой кинжал, который всегда при нем.

Лаан подстрелил кролика и освежевал его, пока Киган развел костер. Надо думать, мужчина не очень хотел доверять лучнику приготовление пищи, потому что юноша в этом дуб дубом – он-то и сырое мясо может жрать. Или вообще не жрать привычную пищу, питаясь голым солнечным светом да водой. Ну, правда – у его народа подобное практикуется до плачевного редко. Но поскольку Лахлаан проявлял интерес к приготовлению еды и нередко пытался в этом помочь, то сегодня Киган, видимо, решил рискнуть и отошел от костра, принимаясь тренироваться с мечом.

Скоро к кролику Лаан начинает терять интерес. Выпотрошив и насадив тушку на вертел над костром, юноша все больше от него отвлекался. Глаза то и дело сами устремлялись в сторону Кигана, тренировавшегося в свете едва начавшей восходить луны. В конце концов, Лахлаан полностью переключился на мужчину, оставив кролика в покое. Великий дух с ним, не сгорит, костер не настолько большой и жаркий, у лучника есть пара (десятков) минут, чтобы полюбоваться прекрасным. Он обостряет свое зрение, чтобы видеть всё в мельчайших деталях даже на расстоянии. Быстрые, отточенные движения, резкие взмахи мечом. Лаан вспоминает, как точно так же наблюдал за тренировками кевар, когда был намного юнее, но они не вызвали в нем подобных эмоций; только восхищение и благоговение перед защитниками Великого леса. Но Киган… восхищение, любование… обожание? Он казался ему самим совершенством. Интересно, этот мужчина хоть сам представляет, как бесподобно красив и притягателен? Особенно в лунном свете, с этим мечом в руках. Лахлаан по-прежнему считал это слишком тяжелым и неуклюжим оружием, но стоило его взять Кигану, как всё казалось естественным и легким. Словно он был рожден для того, чтобы держать меч; с луком мужчина смотрится далеко не так впечатляюще, скорее упоительно мило. Может потому, что каждый раз напряжен, как только пальцы касаются тетивы и древка, с родным мечом же был расслаблен и гибок, а каждый выпад походил на гипнотизирующий опасный танец.

Лаан едва слышно вздыхает, опуская подбородок на колено. В его груди растекается нечто теплое, волнительное, и он прикусывает губу из-за этих чувств, захвативших его. Киган и правда невероятно красив. И смертоносен. Хотелось бы посмотреть на него в бою. Юноша, конечно, пацифист до мозга костей, но тем не менее понимает, что бой – это красиво. Не кровавые бойни в ярости, а именно размеренный, чистый поединок двух воинов, между которыми исключительно соперничество, но не истинная ненависть и желание убить.

Он опускается ниже, ложась уже щекой на колено, не в силах отвести от Кигана взгляда. От его плавных, но порывисто-опасных, движений мечом и всем телом следом, будто бы они одно целое и острый тяжелый клинок – продолжение руки. Весь в напряжении, Лаан четко видит, как перекатываются мышцы под кожей, натягиваются сухожилия, проступают крылья лопаток, когда мужчина поворачивается спиной и сводит их. Видит ярко очерченные вены на предплечьях, когда Киган вновь оказывается лицом к нему. Лучник медленно сглатывает и едко говорит самому себе, что осталось только слюну пустить. Но – ох! – это и правда невероятно притягательное зрелище! Капельки пота скатываются по рельефному телу, просто-напросто вынуждая Лахлаана следить за ними, впитывая каждое движение по разгоряченной тренировкой коже. Ему хочется стать этими каплями пота и точно так же скользить по соблазнительным изгибам, медленно пробираясь по плоскому животу рядом с дорожкой светлых волос, уходящей под кромку кожаных штанов.

О чем он вообще думает таком? Лахлаан опускает голову и несколько раз несильно бьется лбом о свое колено. Стать каплей пота, совсем уже с ума сошел. Лучше просто провести пальцами по телу Кигана. Как тогда, на озере, в их первую встречу, теперь лишь более решительно. Ему кажется, что кончики пальцев до сих пор помнят мягкость и шероховатость кожи, тонкие волоски, чуть грубые шрамы. Можно будет прикоснуться к ним губам и языком, чтобы собрать вкус его разгоряченной кожи. Зарыться пальцами в копну солнечных волос на голове и мягко сжать. Осторожно прихватить зубами шею, слизывая солоноватый привкус пота. Медленно, жарко выдохнуть на ухо. Он почти может услышать ответный хриплый выдох Кигана, и то, как он шепчет что-то ему; слов не разобрать, но это что-то абсолютно интимное, почти развратное, отчего в паху так мучительно-сладко тянет. Лаан готов почти заскулить от этих мыслей и ощущения растущего напряжения, но, Тьма его побери, до чего же это соблазнительные, приятные мысли!

Приходится немного приподняться, потому что согнувшись в три погибели и с колом стоящим членом, сидеть не очень удобно. И даже его гибкость тут не спасает. И Киган, который вроде как закончил тренировку, страданий Лаану не облегчает, заходя в воду. Теперь его кожа помимо пота должна блаженно пахнуть чистой водой. Горячая, но прохладная одновременно кожа. По мокрым волосам бегут капли воды. Юноша весь покрывается мурашками, чертыхаясь про себя; старается – очень своевременно – выключить своё либидо, но оно начинает жить какой-то своей собственной жизнью. Оно говорит: «разбежался!» и, сбрасывая последние одежды, радостно летит к Кигану, совершенно не желая повиноваться своему истинному хозяину. Будто бы у этого самого либидо теперь другой хозяин, и он стоит, обнаженный по пояс, в озере. Лаан поджимает губы, зажмуриваясь на мгновение.

— Да что ж ты не ложишься то, а, — в отчаянии бубнит лучник себе под нос, поспешно выдергивая полы рубахи из-под ремня штанов, надеясь как-то скрыть всё это безобразие, потому что памятует о том, как Киган реагировал на собственное возбуждение. Лахлаану страшно даже просто представить, что мужчина скажет о нем в такой ситуации.

Почему Лаан не догадался у поцелованных огнем поинтересоваться насчет секса у людей? Как они там к этому относятся? Вдруг это для них что-то совсем порочное, а дети появляются… ну там… от любви к богам?! Он уж и не знает!

Лаан начинает впадать в панику, когда Киган приближается. На губах появляется невротическая улыбка.

— П-поговорить? О чем?.. — взволнованно лопочет он, немедленным рывком поднимаясь на ноги и тут же опуская руки вниз. Не свойственным самому себе жестом сцепляет их в замок перед собой, чтобы скрыть вопиющее (?) безобразие в районе паха. Мужчина ведь сказал, что они не пара. Ни к чему его смущать. Хотя думать становится сложнее, когда Киган подходит ближе, нависая над Лааном своим почти двухметровым ростом. Голову приходится приподнять. Юноша не ощущает, что напрягается и настороженно прижимает уши, глядя на мужчину исподлобья. Ждет, когда тот продолжит говорить; гадает, о чем таком важном и серьезном Лев хочет сказать… а затем делает резкий вдох, когда влажные от воды пальцы касаются щеки. Окончательно теряется во всем, что, казалось бы, знает. Так пара или нет? Друзья определенно не стоят так близко, не касаются щеки так нежно, приподнимая лицо. Отказался бы или нет?

Лаана бросает в жар и губы приоткрываются на медленном осторожном выдохе.

— О чем это ты? — быстрый взгляд скользит по лицу Кигана. — Что между нами? Мы друзья, — он неровно, взволнованно улыбается, чувствуя, что сердце начинает биться где-то в горле, заглушая мысли, и остановить это кажется невозможным, — я думал, что мы друзья, — шепчет Лаан на выдохе, устремляя взгляд в глаза Кигана, — ты говорил... — он запинается. Какие, к Тьме, друзья, когда мужчина стоит так близко? Горячий после тренировки, прохладный и мокрый после воды, с напряженными мышцами и реками проступивших вен на предплечьях.

Юноша не врет ему. Просто не знает, что сказать и как сказать. Или что сделать. Кажется, что еще один удар сердца и мгновение будет упущено. Лахлаан поднимает руку, накрывая ладонь Кигана своей и прижимая её плотнее к своей щеке, после чего закрывает глаза и опускает уши. Делая медленный глубокий вдох, он поворачивает голову и касается губами ладони мужчины, а затем запястья. Неторопливо, никуда не спеша, давая возможность почувствовать эти поцелуи и понять, что это совсем не случайное касание. Пальцами он сжимает руку Кигана и замирает. А поймет ли человек эти жесты? Вдруг подумает, что это такие дружественные поцелуи у его народа?

— Так не делают друзья, — еле слышно шепчет Лаан, приоткрывая глаза и скашивая внимательный, осторожный взгляд на мужчину. Он имеет в виду их обоих сейчас, одновременно переживая, что запутывает всё только больше этими замечаниями.

Поцеловать его? Лучник видел, что люди тоже целуются, чтобы выразить свою привязанность. А у него хватит решимости на такой подвиг, или страх не так всё понять и быть отвергнутым – сильнее? Страх сделать шаг в неизвестность и ошибиться в этом, потеряв и то, что было.

Лаан оставляет новый поцелуй на ладони Кигана, медленно приближаясь к нему и нерешительно прикасаясь свободной рукой к груди. Ну же! Почему он такой неуверенный? Нужно просто сделать это!

За один удар сердца Лахлаан встает совсем близко, глубоко вдыхает, словно собирается нырнуть в воду, и быстро поднимается на мысках, дотягиваясь до губ мужчины и накрывая их своими. Всё это время чуть дрожа и испытывая почти что суеверный ужас, что его вот-вот оттолкнут прочь, заявив, что юноша не так понял. И ладно. Он должен был попытаться.