Ничего не предвещало беды. Рафаэль зашёл в полупустую таверну — ну кто ходит по утрам в таверны? — чтобы позавтракать в одиночестве и творчески помыслить. Яичница с ветчиной была прекрасна. Девушка с ямочками на щеках, которая принесла поднос, была ещё прекраснее. И никакого похмелья. Не жизнь, а благодать. И тут...

— Это он! — Рафаэль даже не понял, откуда именно взялся этот детина. Отлепился от стены в другом конце общего зала, тыкал пальцами и кричал что-то про ругательные песенки. Про инспекторию. И про сестру. Рафаэль даже удивился, как это у человека может быть столько проблем сразу и на кого он так обижен, как в Рафаэля чуть не прилетело тяжёлой деревянной ложкой. А детина, отодвигая с пути стулья, уже намылился в его сторону.
— Жди меня, милая, — Рафаэль улыбнулся девушке с ямочками на щеках, по-братски поцеловал её в эту самую щёку и решил ретироваться. Мало ли, перепутал человек. С кем не бывает с утра пораньше.

Человек не перепутал и ломанулся за ним на улицу, так и продолжая вопить. И тыкать пальцами. Никакого уважения к искусству!
Рафаэль решил не уточнять, чем он так сильно насолил верзиле, и свернул с широкой улицы в проулок поуже. Он надеялся затеряться в поворотах на улочках Илларии — и что этот детинушка угомонится и отстанет. Или неудачно впишется в поворот и отстанет. Но не тут-то было! У детинушки появились друзья. Как будто специально поджидали за поворотом в надежде на встречу с вечным. Искусством, то есть. Рафаэль восхитился, какие преданные у него поклонники и перемахнул через какой-то забор.

Пока он пробирался между стоящими совсем близко друг к другу домами, память прояснилось. Детинушку звали Иваром и сестра у него действительно была — но имени сестры как-то не вспоминалось. Наверное, потому, что сестёр было три. Или четыре? А ещё у них был отец, державший пивной погребок. И вот в этом крохотном трактире из-за него, Рафаэля, как-то раз начались форменные беспорядки.
В тогдашней программе было несколько новых куплетов про торгашей, дерущих тройную цену, и про матрон. Ну, заботливых мамаш, которые хотят выдать дочерей замуж и берут плату с женихов за вход в блистательный дом. А потом заставляют этих женихов — разных — оплачивать один и тот же подарок. Собственно, Рафаэль чуть сам не попал в эту махинацию Иварской матушки и очень по этому поводу веселился. Ну откуда могут быть деньги у человека искусства?
А там слово за слово, дошли до налогов и разбавленного пива... В общем, тогда он удрал запросто. И потом тоже — в окно одной из сестёр. Но сейчас Рафаэль вдруг обнаружил, что впереди вовсе не тот поворот, на который он рассчитывал, а детинушки как-то слишком быстро подобрались, пока он гулял в чертогах памяти.

Раафэль вылетел из-за угла и понёсся по улице во весь опор. Он всё ещё опережал детинушек на добрых полсотни шагов, но они тоже вылетели из-за угла и снова вопили: «Держи вора!» Из окон высунулись любопытные зеваки, а прохожие вовсе не торопились отодвинуться к обочине.
Бежать по улице было неразумно, и Рафаэль бы никогда так не сделал, если бы не надеялся на спасение. Спасение звалось дивным именем Элис и как раз жило через два дома. У Элис были, как обычно, прекрасные глаза и прекрасный мальчуган, который постоянно пытался залезть на Рафаэля по ноге, как на дерево. И оно, конечно, было неправильно — надеяться, что одна дама, за которой ты вроде как пытаешься ухаживать, будет прятать тебя от родственников дамы другой, но что ж поделать, если красота — смысл жизни?

Рафаэль колотил в дверь так, как будто за ним гнались чудовища Ерополема вместе с восставшей из мёртвых маменькой и тем страшным мейстером-магом, который сломал ему всю жизнь.
— Ты должна меня спасти! — заявил он сходу, вваливаясь в дверь, падая на колени и тяжело дыша. Щёки у Рафаэля горели от бега, волосы растрепались, но честные глаза он делал исправно. — Только ты можешь меня спасти! Или!..
Что «или» он договорить не успел, потому что вопли послышались совсем близко и вопили теперь уже «куда он делся?».

Чудовище! Нет, ну надо же! Чудовище! Рафаэль что-то возмущённо булькнул, но на нормальные слова дыхания у него не хватило. Так загоняли высокое искусство! Но это «чудовище» он пообещал запомнить и страшно отомстить. Когда-нибудь потом.
— О, прекрасная избавительница, — выдохнул он, когда немного отдышался. Немного — это было ну совсем немного, потому что погоня приближалось, время поджимало, а Элис немилосердно куда-то тащила. Нет бы щёлкнула пальцами — и всё. И сразу становишься невидимым. Нет? Матери маленьких мальчиков так не умеют?
А пока он, ещё не до конца даже поднявшись на ноги, покатился вслед за «прекрасной избавительницей». Кубарем. Потому что после ужасной погони ноги разучились ходить абсолютно и подгибались теперь на каждом шагу. Поэтому Рафаэль вцепился в хм... подол платья. Надо же было поддерживать его тающие силы!

Кладовая заставила Рафаэля воспрячь духом, но Элис, видимо, вспомнила какую-то ужасную обиду. Нанести которую ей Рафаэль был совершенно не способен. Иначе за что она так с ним? Он поднял на хозяйку свои четные глаза, полные немого укора и ужасной обиды. В рассол! Сейчас! Это было очень, очень обидно, потому что ещё час назад Рафаэль страшно радовался отсутствию похмелья.

Милые мужики были не столь покладисты и приветливы. Детинушка, оскорблённый со всех сторон, с каких можно и нельзя, колотил по двери так, как будто хотел её вышибить ко всем чертям.
— Где он? — набычившись, вопросил он. Детинушка возвышался над Элис на добрых две головы, а в ширину в нём поместилось бы две молодых вдовушки. — Где?!
Позади детинушки уже собралась порядочная толпа — не хватало только вил для полной картины. Если бы Рафаэль видел эту милую картину, то мог бы собой очень, очень гордиться. Какое неравнодушие! Какие страсти! Не каждому под силу вызвать у людей такую бурную реакцию своим искусством! Вот, что значит — настоящий талант.

— Я видел, что мелкий паршивец забежал сюда! Дай пройти! — и, не дожидась ни согласия, ни возражения, детинушка просто отодвинул хозяйку с дороги и протопал в дверь. Дверь была ему немного узковата, поэтому пришлось детинушке ссутулить свои гордые плечи и повернуться в профиль. Рафаэля за дверью он не обнаружил, снова оскорбился, сложил руки на груди и снова повернулся к хозяйке: — Так где?!