Загадки Забытых Земель |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Загадки Забытых Земель » Прошлое » that awkward moment
Человек, 19 лет. Абориген (сибриды), охотник-следопыт, отшельник из Шепчущего леса. Перебивается случайными заработками, выполняя роль проводника для групп исследователей.
Не тот, кем кажется.
Место и время: начало месяца семян 1295 года, леса близ Тройки, вечер
Участники: Ахади Лориэн, Лахлаан Лориэн-ан
Этот неловкий момент, когда проводник людей, этот темноволосый юноша, при ближайшем рассмотрении оказывается твоим младшим братом. И не знаешь, что делать. Вроде и сама к людям в юности бегала, а вроде и не пожурить его тоже нельзя.
Человек, 27 лет. Охотница-одиночка, иногда заглядывающая в поселения сибридов. При попытке узнать ее получше вероятнее всего сломает вам нос.
Волосы безнадежно пропахли элем и, кажется, высохнув, стали пахнуть только сильнее. И угораздило же ее заглянуть в таверну именно тогда, когда там началась очередная пьяная драка! В которой Ахади честно не собиралась принимать участия, не для того явилась, и даже честно отошла в сторонку, чтобы ее не задели и задетая гордость не потребовала в ответ выбить кому-то зубы. Но, видно, разумнее было бы развернуться и уйти, занеся письмо от кузница, что тот попросил ее передать хозяйке таверны, чуть попозже. Но рыжеволосой натерпелось как можно скорее вернуться домой, рассказать сестре о том, что узнала о прибывших на кораблях, да и пополнить свою коллекцию оружия новым мечом, приобретенным у ставшего уже хорошо знакомым кузнеца. Ей нравились его работы, то, как обращается с металлом, как придает ему форму — и уважала его за это. Именно это хорошее отношение к мастеру стало причиной, по которой лучница согласилась выполнить его просьбу. Ей не трудно, а времени это много не отнимет. Ну, как она наивно полагала, ровно до того момента, пока не задетая в пылу разборок помощница с подносом не опрокинула на нее три добрые кружки пенного напитка, что враз впитался в одежду, кожу и волосы.
Происшествие, конечно, неприятное, но не критичное. А вот отвешенный в ее сторону сальной комментарий со стороны одного из дебоширов заставил недобро прищуриться. Понимая, что в таком балагане выполнить поручение не получится, Ахади быстро помогла хозяйке таверны разогнать нарушителей спокойствия (точнее, разгоняла одна Ахади под ругань хозяйки, воинственно помахивающей скалкой), после чего, наконец, получила возможность спокойно передать женщине конверт. Та, в благодарность за помощь, предложила ей свою комнату, чтобы переодеться и привести себя в порядок. Мокрую рубаху Ахади попросту выкинула — возиться с тем, чтобы отстирывать ее, у рыжей не было ни времени, ни желая. Но вот хмельной аромат напрочь пропитал волосы и глядя на то, как девушка недовольно принюхивается, радушно предложила помыть волосы в бадье с чистой водой за таверной. Не особо удобно и комфортно, но рыжеволосая не из тех, кто жалуется. Поблагодарив, она бросила верхнюю одежду и оружие на лавке и пошла к бочке.
Спустя двадцать минут от запаха удалось избавиться и, выжав длинные влажные пряди, лучница возвращается за своими вещами, собираясь отправиться в дорогу, как замечает, что ее новое приобретение, двуручный меч, исчез. На секунду ее охватывает растерянность — она была абсолютно уверена что оставила все свои вещи тут. Но как так получилось, что лук с кинжалами на месте, а меч пропал?
Ответ находится не сразу. Воровство было чем-то за границами принятия и понимая Ахади, настолько непостижимым, что она не сразу пришла к этому варианту. Для нее это было чем-то чуждым и диким. Как и для всего ее народа. Зачем тайком забирать чью-то вещь, когда можно просто попросить и тебе ее с легкой душой и сердцем отдадут? Рыжая даже представить не могла, чтобы дома кто-то просто со злым умыслом забрал что-то из принадлежащего ей. Могли взять, не спросив, если она была далеко, а дело было срочное, но потом возвращали на место и Ахади не думала сердиться — если вещь не была при ней, значит она ей была не нужна, так почему бы ей не воспользоваться тому, кому она понадобилась. В понимании девушки это было настолько просто, что сперва она, по привычке и доли наивности, села на лавку, полагая, что скоро объявится тот, что забрал ее покупку и вернет ее назад, с извиняющейся улыбкой, пояснив ситуацию, в которой возникла острая необходимость одолжить оружие. Но время шло, а никто так и не объявился. И в определенный момент лучница в миг осознала собственную глупость. Она не дома, не рядом со своим народом, у которого даже слова нет такого, как кража, а среди людей — жадных, испорченных, готовых на все ради собственной выгоды и абсолютно не думающих о окружающих.
Злость вспыхивает в ней, как огонь на сухих ветках. Вскочив на ноги, она впивается взглядом в следы на земле, порядком затоптанные, что трудно было бы различить, не будь Ахади опытным следопытом и разведчицей. Она без проблем находит те, что приблизились к лавке, а после отдалились, став чуть глубже, словно их обладатель стал немного тяжелее, и следует за ними к самой окраине селения. Там следы путаются, переплетаются с другими — кажется, неизвестный (а это, несомненно, был мужчина), встретился с друзьями и они вместе направились куда-то в лес. Им же хуже. В лесу у нее только больше шансов их отыскать.
Не проходит много времени, прежде чем Ахади слышит звук голосов, смех, обрывки разговоров. Кажется, кто-то хвастается новым приобретением. Недовольно дернув щекой, но не желая спешить в выводах, рыжая взбирается на дерево, неслышно перебегая с ветки на ветку, вслушиваясь в чужой разговор. Мужчин внизу она пока не видит, но слышит достаточно отчетливо, чтобы различить надменную фразу «… мне-то он явно подойдет больше, чем как-то там девке». Рука на стволе дерева сжимается сильнее и, прыгнув на ветку ниже, лучница видит наконец небольшую группу путников, один из которых держал в руке ее меч. Ее!
Это ошеломляло и злило. То, что он забрал ее оружие. То, что сделал это тайком. То, что посмел думать, что он лучше нее, просто потому, что он мужчина и оружие ему «подойдет больше»! Эта предвзятость к женщинам со стороны людей всегда неприятно поражала Ахади, вызывая недоумение, как человеческие женщины вообще могут спокойно терпеть такое ущемление и ограничение, навязываемое им мужчинами.
Ахади чувствует злость и не ощущает ни капли сожаления, когда быстро вытаскивает из колчана за спиной стрелу, выпуская ее точно в руку вора, заставляя ее выронить то, что ему не принадлежит. Болезненный крик проносится над кронами деревьев, но ей совсем не даль того, кому он принадлежит — все получают по заслугам за свои поступки. Рана заживет, но шрам, оставшийся от нее, может послужит этому человеку уроком, что брать воровать — это плохо. И чтобы получше донести до него эту мысль, охотница спрыгивает, приземляясь точно рядом с вором и цепкой рукой хватает его за грудки.
- Никогда не бери чужое! - зло выдает она, сверкая глазами, надеясь, что мужчина все же усвоит урок.
Человек, 19 лет. Абориген (сибриды), охотник-следопыт, отшельник из Шепчущего леса. Перебивается случайными заработками, выполняя роль проводника для групп исследователей.
Не тот, кем кажется.
Ему сулили ощутимую награду за содействие в переходе через лес до Змеиного холма. Киган, по крайней мере, сказал, что цену они назвали вполне приличную. Не то, чтобы Лаана так уж волновали деньги, но скоро ему нужно будет вернуться домой, и прежде, чем сделать это, хотелось бы накормить сиротских детей. И любимого мужчину, а то юноша начал ощущать некую неловкость от того, что каждый раз во всяких тавернах сладостей он набирает на десятерых, но оплачивает этот сахарный пир Киган из своего кармана, который отнюдь не бездонный. Впрочем, его это, кажется, вовсе не смущало, тогда как Лахлаан начал переживать, что сидит на его шее. С другой стороны, деньги ему доверять нельзя – он не понимает их ценности, и потому не умеет считать категорически. Любой хоть сколько-то смекалистый торговец, увидев тени сомнений и неуверенности на лице юноши, в два счета его надурит. Поэтому Лаан поступал умнее и был на шаг впереди: просто отдавал все монеты, что у него были и просил дать на все разной еды.
Впрочем, предпоследний раз его и тут попытались надуть: торговец уже трижды видел Лахлаана, и, видимо, успел понять, что тот не в зуб ногой в деньгах. Сначала выдал несколько краюх хлеба, сыр да молоко и сказал, что, де, на больше не хватит. Через пару мгновений спохватился и надавал еще много овощей и пару кругов сыра; поначалу Лаан думал, что торговец это от широты души. «О, какой добрый мужчина! — сиял юноша. — Увидел, что я расстроен и дал еще еды! Здорово, правда?!». Киган как-то кисло улыбнулся, а потом сознался, что просто встал поодаль и всем своим видом дал понять, что он-то, в отличие от этого юноши, умеет деньги считать. Лаан, правда, как неисправимый оптимист, упорно твердил, что тогда, наверное, торговец и сам обсчитался.
И не потому, что Лахлаан плохой математик (математик он отличный, иначе мазал бы по целям с двух шагов), просто звенящие человеческие монетки продолжали не представлять для него никакой ценности, а потому сложно было запомнить, где будет мало, а где много.
Кигану юноша пообещал, что управится за несколько дней, с хитрой улыбкой говоря: «зато отдохнешь от меня и соскучишься». Ему, разумеется, стало невероятно тепло на сердце, когда мужчина заверил, что ему с ним лучше всего отдыхается, и Лаан не смог удержатся от широкой счастливой улыбки, однако все-таки понимал, что Киган говорит просто приятные вещи. Им нужно иногда отдыхать друг от друга, им нужно иметь какое-то личное пространство. Это не плохо, это вполне нормально; это совсем не значит, что Лаан и Киган любят недостаточно сильно или еще чего, нет, просто они взрослые люди (или не очень люди), которым иногда требуется одиночество и исключительно собственное общество.
Ну, по крайней мере, один из них точно взрослый и точно человек.
Путешествие обещало быть скучным и обыденным, но люди, видимо, решили немного разнообразить привычный порядок вещей – они проходили мимо деревушки, запаслись водой и припасами, а затем двинулись в путь и посреди тропы один из мужчин начал счастливо вещать, что стащил хороший меч у какой-то «девки», которая с ним, поди, и обращаться-то не умеет. Лаан, идя чуть впереди, закатывает глаза так, что еще немного и сможет увидеть свой собственный мозг. Да-да, глупые женщины, совсем не умеют обращаться с оружием, ах-ах, ка-а-ак смешно! Тема для беседы на несколько минут – стащил меч и хватается. Так себе повод для гордости: посмотрите на меня, я вор!
Познакомились бы они с кевар Эл-Антаур, среди которых, вроде бы, больше половины – женщины. Стрелами нафаршируют вдоль и поперек, а потом отсекут всё, что сочтут лишним, и скажут, что так и было. Лаан бы и сам отсек, будь он помоложе. В сотню лет принялся бы причинять справедливость и тяжкие телесные повреждения, но, к счастью, с тех пор вырос, поумнел и поумерил свой пыл, став спокойнее. Уже не такой безответственный мальчишка, каким был раньше. Да и людей, кажется, уже не переделать. Большинство людей, по крайней мере – они радостно барахтаются в тех рамках, которыми ограничили свои жизни, и сами же от них страдают. Какое же счастье, что Киган не такой остолоп! Не то, что все эти скаа – вздумай Лаан им сказать, что женщины ничуть не хуже мужчин, его и слушать не станут. Дурачок же лесной. Мелет чепуху, да что он понимает в жизни.
Лахлаану было просто обидно за сестер. И за себя заодно, потому что упорно не понимал шуток (издевок, хорошо) по поводу своей «женственности». Как он вообще может быть женственным, если, Тьма его побери, не является женщиной? Что с людьми не так?!
В какой-то момент ему чудится, что за ними следят тени. У него дежавю. Лаан останавливается на мгновение и обескураженно оглядывается. Будто в родном Великом лесу идет, а кевар прячутся среди листвы, зачем-то удумав провожать своего нантари до Элинделла, словно ему вновь каких-то двадцать лет. Он сощуривается и отворачивается, ерунда какая. Не может быть здесь кевар.
Он негромко вздыхает.
— Я думал, боги человеков не разрешать воровать, — замечает Лаан не оборачиваясь.
— Боги простят, — хохочет мужчина, а затем слышится свист летящей стрелы. Юноша оборачивается на звук как раз в то мгновение, когда острый наконечник пробивает руку вора и он вскрикивает, роняя меч.
Лаан рывком достает лук и натягивает тетиву, целясь. Одно биение сердца, как и учила Ахади. Но когда видит напавшего на них – обескураженно опускает оружие. Он может только удивленно хлопать глазами, глядя на то, как сестра прыгает с дерева и хватает вора за грудки. Какого некромантула здесь делает Ахади?!
Если бы Лаан был человеком, он бы, возможно, подумал что-то вроде: «тiкай с городу, тобi пiзда». Но он не человек. И он думает, насколько быстро ему нужно будет сейчас убегать и станет ли сестрица его догонять, если узнала. А вдруг не узнала?! У него волосы почти черные и вьются, усы даже есть и щетина (с ней дико неудобно, но зато так он не привлекает внимания), глаза темно-синие, а не яркие, будто сапфиры.
Да нет, конечно не узнает! Не она же растила Лаана с пеленок, давала ему первый лук и учила охоте. Конечно нет, Ахади точно не узнает младшего брата, она же, поди, совсем дурочка.
Бежать не выгорит. И сестра его узнала, это видно по её глазам, которые не то от изумления расширены, не то от скрытого желания оттаскать братца за уши.
Один из мужчин хватается за меч и юноша, рывком поворачиваясь, пускает стрелу. Острый наконечник царапает ухо, а Лаан уже целится второй, всем своим видом сообщая, что первый выстрел был предупреждающим и он вовсе не промазал.
— Так и знал, что тебе нельзя верить, дикарь.
Но меч, все-таки, опускает. Лахлаан в ответ равнодушно пожимает плечами.
— Деньги отдам, — говорит юноша, — я же не вор, — он искоса смотрит на Ахади, надеясь, что сестра не решит отрезать мужчине что-нибудь лишнее. В руке она ему уже сделала лишнюю дырку, праведная месть совершена. А то он попытается надавить ей на совесть и рассказать, как ему с полтора года назад чуть целиком руку не отсандалили за «воровство». Целое яблоко спер, нарушитель. [icon]https://i.imgur.com/FXLRNxg.gif[/icon]
Человек, 27 лет. Охотница-одиночка, иногда заглядывающая в поселения сибридов. При попытке узнать ее получше вероятнее всего сломает вам нос.
Людей было сложно понять. Сколько веков прошло, сколько разных человеческих душ было встречено, а все равно многое из людского мировоззрения было далеко за гранью понимая Ахади. Наверно, в какой-то мере, людей было трудно понять, потому что у них не было общности, общей цели, веры, устремлений и поэтому трудно было подобрать определение, что подходило бы каждому. Кто-то бы так или иначе выбивался. Потому что люди были эгоистами, кто-то в большей, кто-то в меньшей степени, но эта нелицеприятная черта жила в каждом из них. Каждый желал лучшего только себе, завидовал богатым, насмехался над бедными и не делал ничего, чтобы как-то это исправить. Ахади не понимала, как можно жить рядом и не помогать друг другу, ставить какие-то монеты или драгоценные камни выше человеческих чувств и даров природы, что каждый день окружают, просто так, безвозмездно. Люди придумывают сложные иерархические цепочки, классовые разделения и редко когда ценят что-то нематериальное. Они не верят в благословение природы, что взращивает каждый год поля для них и выращивает фрукты с овощами, не ценят тепло солнца, что каждый день согревает их своими лучами… Они ввели деньги, как приоритетную ценность, как что-то, что делает тебя лучше других, если у тебя их много. Они разменивают еду, одежду и бытовые предметы на эти нелепые монеты, когда, казалось, какой в этом толк? Что мешает просто печь хлеб, если тебе нравится это делать, и отдавать его, просто так, тому, кому он нужен? Или же увидев, что соседский мальчишка порвал рубашку, соткать новую, просто потому, что ты любишь стоять за станком и тебя в радость прясть? Зачем требовать за то, что приносит тебе радость и то, что ты любишь и умеешь делать, какую-то награду? Это было нелепо. И дико. Привыкнуть к системе, по которой жили люди, Ахади, как, наверно, любому представителю ее народа, сперва было трудно. Трудно принять то, что в корне не понимаешь и, наверно, никогда до конца не пройдешь. Слишком разное мышление, слишком разные ценности, слишком разные взгляды на жизнь…
Охотница смотрит на возмущенные глаза мужчины, который крайне недоволен тем, что какая-то девица посмела схватить его за грудки и угрожать, и понимает, что за поверхностным гневом, что охватил ее, скрывается жалость к этому человеку. Ей правда жаль того, кто вырос в мире, где есть необходимость воровать, а в голову попросту не приходит мысль, что можно просто попросить и тебе дадут нужную вещь. Жаль того, кто вырос в мире, где зависть к тому, у кого есть то, чего нет у тебя, это нормальное явление. У нее дома, заприметив в руках рыжей новый меч, знакомые порадовались бы за нее, за то, что расширила свою коллекцию и нашла что-то интересное, и никто бы не стал думать о том, чтобы заполучить вещь себе и считать, что она недостойна быть ее хозяйкой.
Ахади никогда не была лучшей представительницей своего народа, ей были свойственны порой излишние жесткость и жестокость, продиктованные тем образом жизни, который она выбрала для себя, но, выходя к людям и сталкиваясь с подобными ситуациями, лучница чувствовала себя так, словно испачкалась в чем-то. Она не любила людей и не любила навещать их селения с тех самых пор, как поняла, что их души запачканы и, зачастую, как не печально, они не хотят становится лучше, ничего не делают, чтобы очиститься.
Друзьям воришка явно не нравятся ее действия. Краем глаза Ахади улавливает их движения, как кто-то тянется к мечу и как метко пущенная стрела служит предупреждением, что не стоит этого делать. Чуть поворачивает голову, натыкаясь на хорошо знакомые, пусть и измененные, черты лица, отчего с трудом сдерживается, чтобы не закатить глаза к небу. Почему она даже не удивлена, заприметив среди людей младшего брата? Наверно, понимала, что, потеряв интерес изучать знакомые земли, тот, рано или поздно, перейдет через горный хребет, открывая для себя территории, где жил другой народ. Однако как он связался с такой определенно сомнительной компанией? Рыжеволосая мало что понимает, лишь строит догадки, чем промышляет Лаан, глядя на то, как он кидает одному из мужчин мешочек с деньгами. Зачем брату вообще эти железяки? Он что, работает? То есть, он так рвался стать кевар, аргументируя тем, что когда она вступила в ряды стражи, то была еще младше чем он, но как только Ахади заявила, что не против принять его, он сбегает к людям, чтобы работать не пойми кем за деньги?
Ахади чуть щурится, выразительно глядя на брата, словно прикидывая, за какое ухо его лучше оттаскать — левое или правое? А может сразу за два?
«Жертва» в ее руках предпринимает очередную попытку вырваться, на что рыжеволосая недовольно встряхнула мужчину, переведя на него выразительный взгляд. Зрачки по звериному сузились, когда она отчеканила ему в лицо:
- Ты больше никогда не возьмешь чужого. Или я найду тебя. И тебе это не понравится.
Она смотрит так, словно собирается стать его персональным ночным кошмаром. А, может, возможно, и станет им. Ахади плохо умеет завоевывать симпатии окружающих, но вот уважение или страх… В последнем чувстве дома резона и смысла не было, пугать свой же народ было чем-то нелепым и глупым в ее представлении, но еще несколько веков назад рыжая поняла, что люди могут ее бояться и иногда это чувство, несмотря на свою негативную природу, может быть полезным. Например, сейчас.
- Исчезните — или прольется кровь, - небрежно отталкивает от себя вора, глядя на него со снисходительным пренебрежением и выразительно смотрит на мужчин. Те не спорят. Может быть, не хотят нарваться на стрелу от Лаана, или же прониклись угрозой в ее словах, но, бормоча себе что-то под нос, отдаленно напоминающее «ненормальная» и «попадись еще, пожалеешь», сплевывают себе под ноги и уходит.
Ахади провожает их взглядом и чуть морщится.
Люди…
И лишь когда шаги мужчин затихли, поворачивает голову в сторону брата и выразительно вскидывает бровь, давая понять, что ждет объяснений от него.
Человек, 19 лет. Абориген (сибриды), охотник-следопыт, отшельник из Шепчущего леса. Перебивается случайными заработками, выполняя роль проводника для групп исследователей.
Не тот, кем кажется.
Они отходят на безопасное расстояние, делая несколько шагов назад и убирают ладони с рукояток мечей, только тогда Лаан опускает лук и достает небольшой мешочек с золотом, швыряя обратно своим наемщикам. Технически, конечно, было бы правильнее отсыпать себе несколько монет, ведь часть работы сделана, но юноша об этом даже не задумывается – не понимая, как работает денежная система, ему и в голову не приходит, что и частичный труд может и должен быть оплачен, а потому возвращает всю сумму целиком. Избавившись от монет, он снова чуть приподнимает лук, готовый в любой момент вновь натянуть тетиву и отправить стрелу в стремительный смертельный полет.
Как только компания скрывается и их шаги становятся тише, Лахлаан возвращает лук за спину, медленно поворачивается к Ахади и нервно улыбается. Она ждет от него чего-то, только юноша понятия не имеет чего именно. Он поспешно изменяет цвет глаз, возвращая им прежнюю сияющую яркость, которая так нравится Кигану. И которая определенно привлекала бы слишком много внимания у людей – неестественный для них цвет глаз сразу бы притягивал их взгляды, даже несмотря на относительно заурядную внешность. Заурядную благодаря цвету волос, потому как к чертам лица Лахлаан вполне предсказуемо не прикасался.
Он осторожно покачивается, перекатываясь с пятки на мысок, и поджимает губы, очень красноречиво мыча. Итак, что же ему делать? Говорить, это очевидно. Но что Ахади хочет услышать?.. Вся болтливость юноши, как назло, исчезает, будто бы он всегда был таким молчуном. Может, извиниться? Или начать с просьбы не говорить ничего Тауриэль, которая, наверняка, посадит его под домашний арест вплоть до самого совершеннолетия, что для него, конечно, не является таким уж громадным сроком… если бы не наличие Кигана, для которого эти двадцать семь лет могут оказаться роковыми. И если Ахади прямо сейчас его свернет баранкой и потащит домой?.. Что подумает возлюбленный о нем?.. По спине пробегает холодок от этих мыслей и на лице Лаана возникает суеверный ужас и паника.
Тогда он скажет им всем, что влюблен. Никто не посмеет упрекнуть его, никто не сумеет запретить – его сердце сделало тот выбор, который сделало. И Предки ему свидетели – он безмерно счастлив именно этому выбору и не хотел бы иного для себя. Лаан старается дышать чуть тише, сохраняя в голове мысли о том, что его не накажут за любовь; это противоречит всей философии их народа и той свободе выбирать свой путь, о которой им втолковывают с самого детства: быть тем, кто ты есть. Твой комфорт и счастье кончаются там, где начинается комфорт и счастье другого человека. Все важны, но никто не важнее другого. Тауриэль не поступит с ним так. Не заставит его сердце страдать и умирать от тоски по любимому.
Но… одно дело, когда кто-то из их народа влюбляется в барта. Это не одобряется по ряду очевидных причин (в лице продолжительности жизни, например), но не является противозаконным, ведь барты такая же часть их мира, а сердцу не прикажешь. И совсем другое дело – чужак. Много ли подобных историй знает Лахлаан, когда один из них влюблялся бы в кого-то по ту сторону горного хребта? По ту сторону океана – Киган совсем с другой земли.
Поймут ли его? Не скажут ли, что это подростковая придурь?.. Его не станут слушать, для них он ребёнок, который и сам не ведает, что творит. Лучше уж молчать до последнего в страхе, что его чувства не будут восприняты всерьез.
(Но кто его еще поймет, кроме рыжеволосой старшей сестры, которая некогда была такой же авантюристкой до мозга костей?)
Юноша закусывает губу, совсем уж затравлено глядя на Ахади. Будто бы она застала его за чем-то совсем уж страшным. Поедание младенцев там, или беспорядочные убийства…
— Хади, не говори Таури, — вместо чуть жесткого веранского языка, на котором Лаан говорил несколько мгновений назад, звучит певучая родная речь, но голос вздрагивает. Лахлаан уверен, что старшая из них устроит ему домашний арест лет на двадцать, чтобы неповадно больше было так себя вести. И вообще, дескать, юноше пророчат будущее Первой стрелы, а он нарушает запреты собственного народа.
(Ему как-то сейчас в голову не приходит, что Ахади-то делает тоже самое скорее всего.)
Лаан прячет лицо в своих ладонях и быстро дышит, стараясь успокоить нарастающую панику и начать мыслить здраво. Ему еще ничего не сказали и ничего не запретили, а он уже мысленно успел расстаться с Киганом и начать тосковать. И планировать параллельно побег к тому, к кому рвется его сердце.
А ведь когда-то юноша и думать не думал в эту сторону. Любовь, секс… всё это казалось каким-то далеким, что может быть у других, но точно не и у него. И теперь, вот, стоит и слабо дрожит, хотя Ахади пока еще и сказать-то толком ему ничего не успела.
— Они просто были мне интересны, я хотел узнать больше, — продышавшись, Лаан убирает руки от лица, хотя выглядит все так же затравленно, — знаю, знаю, что так нельзя… Я просто, — влюбился. Едва ли он проводил бы здесь столько времени, если бы не Киган; кажется, у молодых кевар, которые только-только встают на путь защитников, слишком много свободы, — просто… — Тауриэль думает, что он встретил кого-то у Эл-Антолл и потому так пропадает; поделилась ли она своими догадками с сестрой? Лаан не лгал старшей, просто малодушно позволял ей и дальше строить догадки, а не тянуть из него жилы.
— Извини, — он опускает голову и сцепляет руки перед собой в замок, выглядя виновато. В конце концов, месяцами пропадать в родных лесах – одно дело; никто не беспокоиться о подростках, которые гуляют и изучают мир вокруг, не бывая дома по полгода. Совсем другое – пропадать здесь, за горным хребтом, среди скаа, у которых Тьма знает что на уме.
— Ты злишься?..
[icon]https://i.imgur.com/FXLRNxg.gif[/icon]
Человек, 27 лет. Охотница-одиночка, иногда заглядывающая в поселения сибридов. При попытке узнать ее получше вероятнее всего сломает вам нос.
Все так же молчаливо и непреклонно рыжеволосая наблюдает, как меняется внешность брата, возвращается родной цвет глаз и волос, и как после, явно не зная, что делать, Лаан беспокойно топчется на месте, словно язык проглотив. И это ее брат, которого обычно не заткнуть! Уже само по себе знак, что что-то не так. Не может же это быть просто нервозность за то, что старшая сестра, с которой станется за ухо оттаскать и за это самое ухо притащить домой, застала его в землях за горным хребтом, там, куда младшему, по правде, лучше не соваться? Но не столь большое прегрешение, в целом, чтобы аж так мяться! Ахади чувствует, что все не так просто, отчего даже не пытается задать никакого наводящего вопроса. Нет, это было бы слишком просто и в корне не верно, ведь уцепившись за предложенную ею версию, с мелкого станется утаить какую-то часть правды, а рыжая, как и полагается капитану стражи, была девушкой дотошной, в суждениях всегда опирающейся на факты.
Словно и не спешила до этого покинуть земли смертных, лучница поправляет перевязь с клинками, небрежно-лениво приводит в порядок одежду, выглядевшей не лучшим образом после погони за вором, давая время младшему брату собраться с мыслями.
И Лаан и не был бы Лааном если б не воспользовался предложенным временем в корне неправильно!
На выпаленную, словно в сердцах, просьбу, Ахади отвечает вновь вскинув бровь — и есть в этом жесте что-то насмешливое. Пожалуй, будь у рыжеволосой настроение чуть получше, чем сейчас, она непременно драматично приложила руку к сердцу в притворном ужасе, трагично воскликнув, мол, неужели брат хочет, чтобы она скрывала что-то от Тауриэль — своей сестры и атари! Какое святотатство! Но, как и зачастую бывало, смертные земли весьма негативно отражалась на настроении лучницы, которая и дома не могла похвастаться репутацией хорошей собеседницы, поэтому рыжая лишь методично подмечает, что беспокоит братца больше всего — ведь не даром выпалил эту просьбу вот так, сходу. Значит, действительно переживает, что Тау узнает. Но почему? Неужто беспокоится, что та на него разозлиться за то, что пересек границы Леса да еще и столь вопиющим образом? Глупо — Тауриэль добрая, отходчивая, не то, что Ахади, которой под горячую руку лучше действительно не попадаться. Максимум, что станется со старшей сестры, так это запереть Лаана дома на несколько десятилетий думать о своем поведении, не более. И братец должен это знать и понимать. Тогда… Неужели Лаан боится домашнего ареста? Кажется абсурдным. Да, свободолюбивая Ахади могла понять, что четыре стены, грубо говоря, могут быть весьма обременительны, как и любой запрет в принципе, но что такое в их бессмертной жизни парочка десятилетий? И не заметишь особо, как они пролетят, а потом и не вспомнишь.
Вот только для людей пара десятилетий далеко не маленький срок…
Зеленые глаза выразительно щурятся, когда рыжая слышит подтверждение своей догадки — не трудно догадаться, кто такие эти «они». Неужели брат успел с кем-то сдружиться так сильно, что не хочет расставаться со смертными друзьями?
- Все у тебя вечно просто, - ворчит Ахади, беззлобно, больше по привычке. Сетовать на беспечность брата это ее, можно сказать, святой сестринский долг, не иначе! Сперва делает — потом думает. И то в лучшем случае. В худшем — и вовсе не думает. А ведь эти земли не лучшее место для их народа, особенно для кого-то вроде Лаана — молодого и еще не лишенного некой наивности. Даже для жесткой Ахади кое-что в этих землях стало неприятным уроком и ужасным открытием, и ей искренне не хотелось, чтобы что-то приключилось с братом. Но тот, видно, просто не думал, что с ним может что-то случится, когда пересек горы в гордом одиночестве в поисках приключений на свою ушастую голову. Нет чтобы кого-то из друзей или товарищей прихватить, более продуманно было, так нет же! Поперся один!
- Ну-у-у… Скажем так, за уши тебя оттягать хочется, - честно признается Ахади и многозначительно так смотрит на брата, чуть склонив голову к плечу, словно присматриваясь, в какое именно ухо вцепиться, в левое аль правое. В целом, для Ахади это обычное желание в отношении братца, который часто творил глупости, поэтому рыжая надеялась, что Лаан, который прекрасно знал о стабильности данного желания в свой адрес, немного успокоится. Да он знает ее всю свою жизнь, мог бы уже сопоставить что если у него из колена не торчит стрела — значит сестра не так уж сильно зла.
- И я обязательно это сделаю, - «обнадежила» младшенького лучница, чтобы не расслаблялся и не думал, что подобный побег на чужие земли так просто сойдет ему с рук. - Но сперва мне весьма любопытно услышать, почему это я не должна говорить Тауриэль об этом? - хитро, словно лиса, усмехается Ахади, глядя на брата в ожидании ответа.
Вы здесь » Загадки Забытых Земель » Прошлое » that awkward moment
