Утро уже давно перестало быть ранним и лениво двигалось в полудню. Солнечные лучи падали практически отвесно, становились жаркими — и совсем, надо сказать, нескромными. Рафаэль чувствовал, как под рубашкой между лопаток стекает вязкая и медленная капля пота и искоса поглядывал на свою спутницу.
Узорчатые тени веток разнообразных деревьев рисовали на лице девушки причудливые узоры — узоры постоянно менялись, но были чёткими, как будто нарисованными тушью. Полуденное солнце изгнало все полутона, так любимые художниками, и в знойном воздухе стрекотали бесчисленные насекомые. В лесу, конечно, было прохладнее, чем вне его, но всё равно: воздух как будто плыл от жара, прилипал к коже знойным маревом. Рафаэль не жаловался. Жара ему нравилась. Можно, например, было с чистой совестью не завязывать ворот рубашки и обмахиваться чем найдёшь.

Прогулка была задумана с самой невинной и даже, можно сказать, высокой целью: с целью служения искусству. У юной Октавии, служанки того самого дорого друга Рафаэля по имени Дракорем, были удивительные глаза — как спелые маслины, которые в его родной Катаре росли в придорожных рощах. Эти маслины собирали прехорошенькие смуглые девушки в платьях с подоткнутыми юбками. Они ловко лазали на лестницу и обратно с корзинкой, привязанной к поясу и показывали загорелые коленки.
Ещё у Октавии был прекрасный голос, но Рафаэль потащил её в лес вовсе не для того, чтобы тренироваться петь дуэтом. Для этого было необязательно искать место уединённое и живописное. Рафаэль собирался рисовать портрет в антураже — изобразить Октавию в виде богини Кали, чтобы тени от листвы ложились на руки и плечи, а на изгибе арфы сидели птицы. Ещё у Кали должна была быть лукавая улыбка и как можно более лукавый наряд.
Рафаэль ужасно завидовал скульпторам, потому что, говорят, скульптура всегда начинается с обнажёнки. Чтобы, значит, мышцы были видны. И строение тела. Но скульпторы работали в скучных мастерских, никаких плэнеров и никакой свободы.

Лошадь, медленно шедшая за ними, была нагружена разнообразным художественным барахлом: складной мольберт, ящик с красками, альбом с набросками, даже складной стул, сундучок со съестным и арфа. С арфой была отдельная история, о которой Рафаэль загадочно молчал. Потому что арфа, разумеется, была не его. Откуда бы?

— А потом эта госпожа Маринези узнала, что оказывается, служанка была его внебрачной дочерью! — Раафэль вёл лошадь в поводу, галантно поддерживал Октавию под локоть второй рукой и не затыкался ни на минуту. Он рассказывал удивительную сплетню о том, почему госпожа Эльвира Маринези, известная модница и видная красавица, уже четвёртый день не выходит из дому, а её дражайший супруг, известный своими замечательными лошадьми, в хорошем расположении духа. — Нет, подумать только! Ведь господину Маринези нет и тридцати, а на той девушке хоть сейчас женись! Экий прохвост! И когда успел только? Если пройти мимо их дома, можно увидеть, что на втором этаже нет стекла в одном из окон. Интересно знать, от какой это болезни слегла госпожа? Вот какие у дам могут быть внезапные болезни, а?

Рафаэль остановился посреди дороги и воззрился на Октавию так, как будто ждал божественного откровения. Ветка хрустнула совсем некстати — со стороны леса, когда ни Рафаэль, ни Октавия не сделали ни одного шага.